От автора
После окончания войны я осознал, что прошел длинный военный путь. Я прошел, можно сказать, по самой середине войны.
Я очень много участвовал в боях, много сам делал во имя победы и видел, что делали окружающие меня ближайшие товарищи.
Еще тогда, сразу по окончании войны, у меня появилось желание все записать на бумагу.
Кипучая наша, стремительная жизнь не позволяла мне сделать это. Шли годы. Я стал пенсионером. В моем сознании все укреплялось и укреплялось убеждение: не могу я, не имею права унести с собой те яркие страницы истории Великой Отечественной войны, не оставив для памяти все, что я знаю, людям.
Немеркнувшую свою память я дополнил документами из Центрального архива Министерства обороны СССР.
В моем материале все достоверно. Упомянутые имена — это люди, с которыми мне пришлось воевать рядом. Упомянутые населенные пункты и города — это путь нашего 918-го Остроленковского, Краснознаменного, орденов Кутузова и Суворова III степени стрелкового полка 250-й Бобруйской Краснознаменной стрелковой дивизии.
…..Группа нашего полка, созданная для обхода с флангов и тыла, во главе со старшим лейтенантом Линником, утром 22 сентября внезапно и стремительно ворвалась на южную окраину города Стародуба. Немцы в панике побежали, не успев снять охрану у тюрьмы, бросая обозы, вооружение, автомашины. К концу этого же дня полк вышел к реке Титве. Противник, защищая западный берег реки, обрушил мощный ружейно-пулеметный и артиллерийский огонь. В ночь на 24 сентября подразделения полка форсировали реку Титву. Нависла угроза окружения крупного опорного пункта врага в районе деревни Медведево. Фашисты побежали, бросая обозы, гурты скота, автомашины. Утром следующего дня в результате стремительной атаки полк у разъезда Святец перерезал железнодорожную линию Брянск–Гомель. 27 сентября полк на плотах форсировал реку Ипуть, а утром следующего дня овладел населенным пунктом Катичи. Здесь наступающие встретили упорное сопротивление врага на реке Беседь. Подразделения форсировали реку вплавь, на плотах и вброд и к исходу дня 29 сентября освободили Глыбовку и Хизы, отбросив противника за реку Сож.
Таким образом, 28 сентября 1943 года полк в составе дивизии вступил на белорусскую землю. Батарея заняла огневую позицию в огородах, за стогами сена, за домами деревни Рудня-Шляги. Впереди низкокустарниковая, болотистая местность протяженностью около полутора километров. Далее — река Сож. За ней метров восемьсот заливного луга. Далее на возвышенности — деревня Юрковичи. Там на заранее подготовленных оборонительных рубежах засел враг. В ночь на 1 октября полк на плотах переправился на западный берег реки и с рассветом атаковал укрепленные пункты Юрковичи и Шерстин, но был встречен ураганным ружейно-пулеметным и артиллерийско-минометным огнем. Наша артиллерия из-за стремительного продвижения пехоты в последние дни и необходимости форсирования двух рек отстала. Единственная наша батарея стреляла с полной нагрузкой. Мы выпустили по врагу около пятисот мин, но нашего огня было явно недостаточно, чтобы подавить все огневые средства противника. Пехота залегла. С целью отбросить наши подразделения за реку враг предпринял одну за другой три мощные контр¬атаки. Батальоны, успевшие зарыться в землю, дрались яростно. Их поддержали огнем, кроме нас, подоспевшие другие батареи, которые открыли шквальный огонь. Контратаки противника, с большими для него потерями, были отбиты.
Опустились сумерки. Замолкли с обеих сторон орудия. Я решил пройтись по деревне. В каждом доме — жители. Кроме нас, в деревне разместились штаб противотанкового дивизиона корпуса, другие подразделения. На той стороне, в деревне Юрковичи, на правой окраине, догорали пять или шесть домов. За рекой, плетя паутину, носились нити трассирующих пуль.
Вдруг загрохотали орудия в тылу врага — фашисты обрушили на нашу деревню сильный артналет. Снаряды, ослепляя вспышками, рвались по всей деревне. Полетели с домов крыши, вспыхнули один, второй, третий дома. Метались по деревне люди и падали, сраженные осколками. Сквозь грохот разрывов то тут, то там послышались душераздирающие крики женщин. Налет прекратился минут через пятнадцать. Бушевал огонь разгорающихся домов. То тут, то там стонали раненые. Метались женщины, таская за руки детей. Наши батарейцы и солдаты других подразделений перевязали раненых. На двух машинах их вместе с убитыми отправили в тыл. Штаб противотанкового дивизиона и другие подразделения, поняв неуместность пребывания в деревне, покинули ее до рассвета. Мы посчитали, что огневая позиция на удобном месте, и ее не сменили. До рассвета был угнан из деревни скот.
Утром комбат Якименко получил приказ возглавить эвакуацию жителей деревни в тыл. Я прошел по всем домам и предупредил всех, чтобы через двадцать минут все были готовы к выезду... С собой мы разрешили брать все продукты питания и одежду. С болью в душе смотрел я на жителей деревни. Уже холодно, а одежда их была очень ветхая, ведь более двух лет они нигде ничего не могли купить. Детей грузили в машины полунагих, завернутых в шубейки или одеяла. Так как наша батарея стояла в деревне, нам было приказано сохранить ее. Оказавшаяся на передовой линии фронта деревня без огня и разрушений могла быть уничтожена в двое-трое суток: полы и потолки уйдут на блиндажи, кирпичи от печей — на печки в блиндажах, сено — на корм лошадям. Две пары батарейцев патрулировали деревню из конца в конец круглосуточно. Сохранили деревню.
Кончилось лето. Все чаще и чаще над землей нависали серые, моросящие облака. Наступила осень, а вместе c ней приходили холод, сырость и слякоть — дополнительные фронтовые лишения и трудности.
Накапливались наши силы. Подтянулись и заняли огневые позиции батареи нашего 790-го артполка и приданных средств усиления. Ночами за реку переправлялось пополнение пехоты. 10 октября ночью за реку переправились подразделения 5-й Орловской дивизии с целью овладения опорным пунктом Юрковичи. Наступление поддерживала вся артиллерия 5-й Орловской дивизии и вся артиллерия нашей дивизии. Артподготовка началась в 9.00 залпом катюш. Залпы десятков орудийных и минометных батарей слились в единый громовой вой. Противник отвечал не менее мощным огнем, ввел в бой танки и самоходные орудия «фердинанд». Четыре раза поднималась наша пехота в атаку и четырежды залегала, неся потери. Наступление успеха не имело.
В ночь на 12 октября для взаимодействия с подразделениями 5-й Орловской дивизии в бой был введен наш полк. С рассветом снова начался ожесточенный бой. Снова загремела канонада наших орудий, снова противник отвечал сильным артиллерийско-минометным огнем. Третьей атакой полку удалось зацепиться за восточную окраину деревни Юрковичи. Противник ввел в бой свежие силы, сосредоточил по наступающим мощный артиллерийско-минометный огонь, произвел один за другим три налета авиации количеством до тридцати самолетов каждый, при поддержке танков «тигр» и самоходных орудий «фердинанд» бросился в яростную контратаку. Огнем артиллерии и минометов при поддержке четырех танков контратака противника была отбита. Один наш танк был подбит и остановился на южной окраине деревни вблизи от окопов противника. До сумерек продолжался бой. Отбив еще десять контратак противника в этот день, батальоны закрепились на восточной окраине деревни Юрковичи. Взять деревню снова не удалось.
На рассвете 15 октября землю окутал густой туман. Особенно густ он был в пойме реки, то есть над передовой линией фронта. Две роты фашистов под покровом тумана скрытно подползли к нашим первым траншеям, забросали траншею гранатами, ворвались в траншею, перебили обороняющихся и ринулись ко вторым траншеям. Находящийся на наблюдательном пункте комбат Якименко быстро и точно определил обстановку. Участок атаки фашистов был хорошо пристрелян батареей, и он дал команду на ведение беглого огня. Батарейцы слышали гранатно-автоматный бой на передовой, понимали, что там происходит, понимали опасность момента и работали как единый слаженный механизм. Мы обрушили на фашистов шквал огня, точно накрыв их взрывами мин. Не достигнув вторых траншей, оставшиеся в живых фашисты залегли. Из вторых наших траншей была организована контратака. Немцы побежали назад и опять попали под взрывы наших мин. Ни один фашист не вернулся в свои окопы. Страшно было подумать, что бы могло случиться через десять–пятнадцать минут, не открой своевременно и точно огонь наша батарея: мог бы быть потерян плацдарм, могли бы быть перебиты и утоплены в реке сотни наших воинов. За эти умелые и решительные действия комбат Якименко был представлен к награде орденом Отечественной войны I степени, я и Бобарыко — орденом Отечественной войны II степени.
Мы тогда знали мотивы, изложенные в наградных рапортах: «Батарея своим огнем удержала плацдарм на западном берегу реки Сож, уничтожив при этом около трехсот фашистов». Спустя некоторое время мы эти награды получили. В это же время Якименко, Бобарыко и я были представлены к повышению в воинском звании. Якименко стал капитаном, я и Бобарыко — старшими лейтенантами.
Примерно в двух километрах от деревни Рудня-Шляги вниз по течению реки под артиллерийским обстрелом ночами строилась переправа. Наступало утро, прилетала вражеская авиация и разрушала построенное. Так было несколько суток. Я услышал, что строит переправу отдельный саперный батальон, сформированный в городе Ярославле. Фронтовики знают, какая великая радость встретить на войне земляка, хотя бы из одной области. Выбрав свободное время, я пришел к переправе. Было темно. На берегу лежало несколько штабелей бревен. Методически, с перерывами в две-три минуты, стреляла немецкая пушка. Ее снаряды рвались чаще в реке. Много саперов рубили, пилили бревна на берегу. Я спросил, есть ли ярославские. Недобро, не прекращая работы, мне ответили: «Были, да все вышли. К Гомелю, наверное, подплывают твои ярославские».
Командование, видимо, убедилось, что в этом месте построить переправу не удастся. Против южного конца деревни Рудня-Шляги, где к реке между болотистых кустарников проходила насыпь — старая дорога, — был тайно построен подводный мост. Поверх настила моста слоем сантиметров в двадцать текла вода. Перилами служила натянутая тонкая проволока. Нашей батарее было приказано сменить огневую позицию, и теперь она располагалась примерно в километре южнее деревни, в лесу позади соснового бора. Готовилось новое наступление.
Во второй половине дня 26 октября из штаба полка поступил приказ направить в распоряжение штаба 15 человек-батарейцев. Якименко позвал меня, Бобарыко и Кныша. Мы знали, что батарейцы будут направлены для пополнения пехоты. Знали, что к нам они не вернутся. Жаль. Всех жаль. Уже сдружились, можно сказать, стали как братья. Отобрали по принципу кто позже пришел в батарею, у кого ниже в нашем деле квалификация.
Когда пятнадцать человек были построены для следования в штаб, к комбату подошел Володя Радюкин. Крупный, на первый взгляд вяловатый, голубоглазый двадцатилетний тульский парень. Отличный наводчик.
— Пошлите меня, товарищ комбат! — Всегда белое лицо его стало бледным. Как ком проглотил. — Оставьте Смирнова. У него трое детей... Я ведь знаю, куда иду.
Ушли пятнадцать человек, и с ними ушел Володя Радюкин.
Перед сумерками этого же дня комбата Якименко вызвали в штаб полка. Он вернулся, когда было уже темно. Позвал нас, командиров взводов, мы отошли в сторону, сели.
— Завтра утром будет решающий штурм, — тихо проговорил комбат. — Все наблюдательные пункты приказано перенести за реку, в боевые порядки пехоты. Все 45-, 57- и 76-миллиметровые орудия переправить за реку для стрельбы прямой наводкой. Наступать приказано нашему полку. Наступление будут поддерживать танки.
Поговорили о готовности к бою батареи, о том, как после ухода пятнадцати человек укомплектованы расчеты.
— Пошли поглядим! — сказал комбат, вставая.
В ряд метрах в пятнадцати друг от друга, покрытые брезентами, стояло шесть минометов. Двое часовых маячили по краям. Вблизи от минометов, около рожков для укрытия, спали расчеты.
— Сколько на батарее мин? — спросил комбат.
— Около полутора тысяч, — ответил старший на огневой старший лейтенант Бобарыко.
— Добре, — сказал Якименко. — Мне пора. Смотрите не подведите, работайте хорошо!
Пожал нам руки, позвал ординарца Андрея Лошкарева, и они ушли в темноту. Они шли по широкой песчаной дороге. Справа стеной стоял сосновый бор. Периодически, с промежутками примерно в минуту, далеко впереди вспыхивали голубые молнии: стреляла немецкая пушка. Ее снаряды тоже с молнией и треском рвались где-то у реки. Жутко днем идти навстречу разрывам снарядов. А ночью страшнее: не видно ямок, куда можно упасть и укрыться от осколков, после ослепительной вспышки человек некоторое время пребывает в кромешной тьме. Взрывы все ближе и ближе. Вот и берег реки. Перележав очередной взрыв, Якименко и Лошкарев быстро побежали к реке. Где-то здесь штурмовой мостик, по нему можно перейти на ту сторону.
Очередной раз выстрелила пушка. Со свистом приближался снаряд. Недалеко от воды лежал штабель длинных толстых бревен, под которым виден темный лаз. Якименко и Лошкарев нырнули в этот лаз под бревнами. Оглушительно, совсем близко в воде разорвался снаряд. Под бревнами оказалось целое логово. Трое связистов лежали у телефонного аппарата — держали с кем-то связь. Якименко спросил у связистов, где мостик. Они ответили, что близко, метрах в двадцати, но высказали предположение, что он может быть разбит, так как около разорвалось несколько снарядов.
Переждав два взрыва, Якименко выскочил и побежал по берегу. Лошкареву приказал бежать после следующего взрыва. Вот он, мостик: на вбитых в дно парных с перекладиной стойках положены две доски. Доски под ногами прогибаются. Ничего, бежать можно. Якименко пробежал метров сорок–пятьдесят и ощутил, что доски сильнее гнутся и касаются воды. Посветив фонариком, он увидел, что впереди перебиты две стойки. Он сделал шаг, другой и ощутил, что поверх досок вода. Сломаются доски... Что делать? До берега оставалось метров тридцать. Вдали сверк¬нула молния. Снаряд приближался с режущим ухо свистом. «Рядом разорвется» — это он мог определять точно. Пригнулся к доскам. Снаряд разорвался метрах в десяти в воде. Лавина воды вместе с тугой, горячей воздушной волной сбросила его в ледяную воду. Всплыв на поверхность, он увидел, что рядом плывут доски от разрушенного мостика. Им овладел ужас. «Утону...» Ноги, обутые в сапоги, ватные брюки и телогрейка тянут вниз. Грести мешает туго перетянутая портупея. А течение несет, и он не в силах с ним справиться. «Лошкарев тоже попадет в беду», — мелькнуло в голове. Подняв выше голову, что есть мочи крикнул:
— Лошкарев, не беги!
Начало сводить левую ногу. Но тут прожгла его новая страшная мысль: течением может вынести к немцам. Плыть, скорее плыть. Уж близко бе¬рег. Еще усилие, и он скребнул руками по земле.
На четвереньках вылез на песчаный берег, из мокрой кобуры вытащил пистолет. Тишина. Только спереди справа редкие пулеметные очереди. Выполз на гребень берега, прислушался. Разорвался очередной снаряд — по взрыву он сориентировался. Надо идти. Надо бежать, чтобы согреться. Но, сделав несколько шагов, понял, что надо хотя бы немного выжать одежду. Он разделся и выжал всю, вплоть до нательного белья, одежду, вылил из сапог воду. Идти стало легче, но от холода заломило кости рук и ног. Он побежал вдоль берега, попадая то в воронку, то в старый окоп, затем свернул в сторону взвивающихся ракет. Теперь он попал в густую сеть окопов и ходов сообщения, густо заполненных пехотой. Он спрашивал, где командный пункт командира 1-го батальона, однако из солдат никто не знал.
Светало. Землю окутал плотный, белый туман. Вскоре Якименко нашел КП командира 1-го батальона капитана Костина. Они знали друг друга. КП располагался в траншее и представлял собой низкий маленький блиндажик со смотровой щелью, с одним накатом толстых длинных бревен. В блиндаже, кроме Костина, находились пехотные старший лейтенант и лейтенант, у телефонного аппарата — связист. Костин был рад Якименко: под рукой будет хорошая огневая поддержка. Невдалеке, в этой же траншее, в оставленной пулеметной ячейке Якименко облюбовал для себя наблюдательный пункт. Работая лопатой изо всех сил, чтобы согреться, он начал его улучшать, приспосабливать. Вскоре старший сержант Маковкин и связист Васильев притянули связь. С ними пришел и Лошкарев. Они рассказали, что нашли у берега лодку и на ней переправились через реку.
Медленно розовел туман и ложился на землю. Прекратили ходьбу по поверхности, разыскивая свои роты, солдаты. Светлело. Опустели окопы — по ходам сообщения пехота ушла вперед. То тут, то там в окопах заканчивали оборудование наблюдательных пунктов другие батарейцы. Невдалеке позади, узнав адъютанта и связных, Якименко увидел место расположения наблюдательного пункта командира полка подполковника Емеца. Теперь хорошо видна впереди лежащая местность: луг с буграми и впадинами, изрытый окопами, воронками от взрывов снарядов и бомб метров на шестьсот, далее — проволочное заграждение в три кола, за ним брустверы траншей и ходов сообщения врага. От деревни Юрковичи не осталось даже печных труб, лишь кое-где уцелели клочья огородного тына да три стога сена на бывшей ее южной окраине. За проволочным заграждением, в непосредственной близости от немецких окопов стоит подбитый ранее наш танк. Как будто притаились стороны: стрельба совершенно прекратилась, луг пустынен. Но пройдут минуты — и здесь будет ад кромешный. Здесь будет жестокий бой. Луг будет обильно полит человеческой кровью.
Ровно в 9 часов над малой землей, над нашими головами зашуршало, как при ветре шуршат листья осиновой рощи. Это залп катюш — сигнал к началу артподготовки. В то же мгновение на той стороне реки, за сосновым бором, почему-то высоко, как в небе, грохнули десятки 122-миллиметровых гаубиц. Резко, оглушительно, с треском ударили 76-миллиметровые ЗИСы. Якименко отдал команду на ведение беглого огня. В следующее мгновение выстрелы орудий слились в одну мощную канонаду. Запрыгали, заплясали над окопами врага огненные желто-черные лохматые фонтаны. Руки и ноги у Якименко дрожат. Хоть и не впервые, а дрожь не унять, но мысль ясная. Он хорошо знал поставленную перед батареей задачу: в первый период ударить по окопам, а как только начнут рваться немецкие мины, подавить огонь минометной батареи, место нахождения которой он знал. Во второй период — снова по окопам, а перед атакой — по проволочным заграждениям, чтобы взрывами мин наделать проходов, затем уничтожать огневые точки противника. В грохоте канонады Якименко не различает звуки залпов своей батареи, как не различает и взрывы своих мин — там, как будто в огромном котле, кипит красно-желто-черная вода. Заглушив вой канонады, с треском разорвались снаряды врага. Якименко видно, как тяжелые снаряды кромсают наш высокий восточный песчаный берег реки. Враг предполагал, что там находятся наблюдательные пункты — глаза и воля действующих в бою сил. Вблизи от наблюдательного пункта Якименко и по всему лугу начали взметаться черно-желтые фонтаны. А передовые наши окопы буквально застелили черным дымом взрывы мин. Опершись локтями на бруствер, Якименко в бинокль наблюдал поле боя. С помощью веревочки телефонная трубка удерживалась около его уха. Он понял, что фашисты до начала атаки хотят вывести из строя как можно больше пехоты. Быстрее. По батарее... И он отдал команду на ведение беглого огня.
Периодически в связь батареи включается связь полка, и тогда Якименко слышит о действиях всех участвующих в бою подразделений. 70-й — это командир 1-го батальона, истошно кричит:
— Задавите минометы! Несу потери!
И тут же голос подполковника Емеца:
— 30-й, — это он, Якименко, — почему стреляют минометы? Подавить немедленно!
— 25-й, — это командир полковой батареи 76-миллиметровых пушек капитан Будась, — перенести огонь на минометные батареи!
В трубке щелкнуло, гомон команд смолк.
— 52-й, — это командир 790-го артполка, — ударьте из всех труб по минометным и артиллерийским батареям! — Якименко узнал голос командира дивизии генерал-майора Мохина.
Не снижая мощи, гудит канонада нашей артиллерии. Заметно уменьшилось количество взрывов в боевых порядках пехоты. Из передовых наших траншей по всей их длине в воздух взвились красные ракеты — сигнал к началу атаки. Из земли вышла пехота. Полусогнувшись, с автоматами и винтовками наперевес воины пошли вперед. И в то же мгновение из окопов врага потянулись к ним десятки огненных нитей — длинных пулеметных очередей с трассирующими пулями. Концы этих нитей, достигнув цепи наступающих, гаснут, разбиваются брызгами искр. Теперь окрестность огласилась писком, визгом, хохотом и ржанием рикошетивших от земли пуль. Падают солдаты. Многие падают. Остальные бегут.
Все быстрее и быстрее шаг. Ожил дзот. Из-под невысокого темного бугра тянется нить пулеметной очереди. Якименко командует:
— Цель номер три, веер сосредоточенный, фугасной залпом — огонь!
Три раза вздымались высокие тонкие столбы земли и дыма от разрыва фугасных мин, а дзот оставался цел. Четвертым залпом, прямым попаданием дзот был уничтожен, и пулемет перестал стрелять. Из трубки Якименко услышал, как генерал Мохин приказал: «Всем огневым средствам сосредоточить огонь по окопам противника». Несмотря на то что по всей длине немецких окопов полыхали взрывы наших снарядов и мин, пулеметно-автоматный огонь противника был довольно плотный. Чаще затявкали взрывы мин, огонь тяжелых батарей также был перенесен по наступающей пехоте. Ряды наступающих поредели. Идти дальше навстречу такому сильному огню было нельзя. И пехота залегла. Из телефонной трубки Якименко слышал гвалт команд, просьб, выкриков: «Задавите передо мной пулеметы!», «Не могу продвигаться из-за сильного пулеметного огня!». Оттуда, где залегла пехота, в сторону немецких окопов, описывая низкие дуги, полетели красные ракеты — это пехота указывала артиллеристам огневые точки противника. Снова усилился огонь нашей артиллерии. Мощно ударил залп катюш.
Якименко перенес огонь по другому дзоту и шестым залпом разрушил его. Направив бинокль туда, где залегла пехота, Якименко увидел, что наступающие ползут. Пора. Он перенес огонь по проволочному заграждению. Человек тридцать–сорок пехотинцев поднялись и бросились через проходы, но упали: или сраженные пулями, или залегли. Наступление захлебывалось.
Новый грохот потряс землю — откуда-то из укрытия вышли наши два танка. Маневрируя, они двигались в сторону немецких траншей. Радостью и отвагой наполнилась душа Якименко. Но в то же мгновение мозг прострелила другая мысль: нежелательное соседство. Сейчас по танкам будет сосредоточен огонь всей артиллерии, а это значит, что попадет и ему. И точно. Воздух разрезал свист десятков снарядов, которые начали рваться около танков и КП Якименко. Он упал на дно окопа. Маковкин, Васильев и Лошкарев распластались рядом. Короткий, режущий ухо свист, затем сильный удар, как удар большой кувалды, в землю, затем больно ударяющий по ушам взрыв. Недолет. Перелет. Два взрыва перед бруствером. Новый свист. Новые удары кувалды. Короткий свист. Удар. Взрыв. Около лица Якименко в стенке окопчика образовалась дыра. Из нее потянулась струйка дыма. Он засунул палец в дырку — осколка не достал. Перестали рваться снаряды. Черный дым повис над землей. Через него видно багровое солнце.
Сколько времени? 13 часов 30 минут. Значит, бой длится уже 4 часа 30 ми¬нут. Слегка тошнит. Кружится голова. А в голове Якименко одна сверлящая мозг и душу мысль: пропала атака, все напрасно — и жертвы, и боеприпасы. Однако за дело. Снова телефонная трубка у уха, бинокль в руках. Танков нет. Видимо, ушли в укрытие. Тявкают около залегшей пехоты мины, рвутся снаряды. Лежит пехота. А значит, и несет потери. И чем дольше она пролежит, тем больше будет потерь. Из трубки Якименко услышал, как генерал Мохин раздраженным голосом кричал на командира нашего полка: «Приказываю поднять пехоту!» Ох, нелегко поднять в атаку пехоту! Бежавший в атаку солдат видел, как слева, справа и впереди него падали его товарищи. Он видел, как поредели ряды пехотинцев. Им овладел страх. Он парализовал его. Солдат ткнулся головой в ямку, за бугорок, в воронку. Он ничего не видит. Он только слышит, как над ним витает смерть — пищит, свистит, шипит. Он встанет. И пойдет вперед. Исполнит свой солдатский долг. Испытает свою солдатскую долю. Если услышит призывный боевой клич: «За Родину! За Сталина!» Но кто издаст тот боевой клич? Издаст такой боевой клич человек, сильный телом и духом. Он, этот человек, вскипит яростью и великой ненавистью к врагу. Он не будет ждать, в какую часть тела вонзится смерть. Он просто не будет ощущать своего тела. Он будет видеть вражеские окопы и в них серые, мышиного цвета, существа. Прокричит дико, во все горло: «За мной!» — достигнет вражеских окопов, бросится на серое существо. Не из автомата он его убьет. Он за горло будет его душить. А потом уж всадит ему в живот нож. Оглянется, товарища его малосильного душит за горло фашист. Всадит ему между лопаток нож, с трудом его вырвет назад. Ну, еще кто? Полоснет очередью по убегающим фашистам. Кончились патроны в автомате — хрястнет прикладом по голове фашиста, отлетит в сторону обломившийся приклад. Гранаты выхватывает. А клич его поднял живых. Идет в окопах рукопашная схватка. Заполняются вражеские окопы нашими солдатами. Бегут, кому удается, враги. Или будет курить долго, молча тот человек после той ярости, или будет лежать, истекая кровью от пулевой или ножевой раны.
Командир полка приказал командиру батальона Костину:
— Поднять пехоту в атаку.
Костин послал старшего адъютанта батальона в боевые порядки пехоты с задачей поднять пехоту в атаку. Лейтенант перебежками и ползком достиг боевых порядков пехоты, поднялся во весь рост, взмахнул правой рукой с пистолетом и упал, сраженный пулей.
В телефонной трубке гвалт команд. Генерал Мохин раздраженным голосом отдал приказ командиру нашего полка:
— Любым способом поднять пехоту в атаку! — И тут же в трубке щелк¬нуло и все смолкло. На линии порыв.
— Маковкин, Васильев! На порыв!
Сам побежал на НП командира полка.
— В чем дело, Якименко? — спросил подполковник Емец.
— Обрыв на линии, товарищ подполковник. Разрешите пользоваться вашей связью.
— Эх, артиллеристы, артиллеристы! Плохо стреляете! Сколько огня у противника не подавлено! — сказал он как будто сквозь слезы, а сам ищет глазами кого-то среди расположившихся в окопе связистов и разведчиков. Не сказал, выдавил: — Старший лейтенант Серов, приказываю поднять в атаку пехоту!
Серов — его адъютант. Любимец. Другого выхода подполковник не нашел.
— Есть поднять пехоту в атаку! — ответил Серов. Он быстро снял шинель, взял у одного из разведчиков автомат, у другого вынул из автомата диск и засунул его за пазуху, за пояс засунул три гранаты. — Разрешите идти, товарищ подполковник?
— Идите.
Серов побежал по ходу сообщения в сторону кипящего разрывами ада. Якименко трижды отдавал команду на ведение огня по окопам врага. Вскоре прибежал Маковкин и сообщил, что связь восстановлена. Из свое¬го окопа Якименко видел, как из передовой траншеи вывалился человек. Некоторое время его не было видно, а потом видно снова. Он зигзагами бежал вперед, падал, полз, снова вскакивал и бежал. В телефонной трубке сплошной гвалт: «Бежит! Жив!» И вдруг: «Из-под танка стреляет пулемет!» Якименко направил на танк бинокль, — точно, из-под танка тянулась красная нить.
При очередной перебежке Серов остановился, согнулся, потом выпрямился во весь рост и неловко упал вперед. Как будто мстя за эту наступившую у многих на глазах смерть, яростно начала бить по окопам врага наша артиллерия. Якименко не видел до этого: на бугре, метрах в тридцати справа, у 45-миллиметровой пушки, передвигаясь на коленках, копошатся четверо солдат. Они, упершись плечами в колеса и станины, поворачивали пушку. Но вот она дернулась, ствол пыхнул дымком. Над землей низко понесся в сторону танка красный шарик. Все ближе, ближе, брызнул землей и дымком, пропал. Недолет. А пушка трассой. Теперь он исчез, брызнув искрами, под гусеницей танка. Еще три раза выстрелила пушка, и три шарика, догоняя один другого, блеснули огнем под гусеницами танка. Пулемет больше не стрелял. Из укрытий снова вышли два наших танка и, маневрируя, открыли огонь из пушек. В трубке снова гомон: «Из-под стога бьет пулемет!» Якименко прикинул доворот, глаз наметан, отдал команду:
— Десять мин, беглый огонь!
Он понимал, что много мин выпускает, но нужно задавить пулемет немедленно. Тут не до правил стрельбы.
Вихрь взрывов разметал все три стога, один загорелся. Пулемет замолк.
В пехоте встал человек. Видно было, как он высоко над головой поднял автомат. Как крыло птицы, взметнулась его правая пола шинели. Затем, взяв автомат к груди, пошел. Прямо, не сгибаясь, навстречу всем смертям. Из земли появились еще двое, еще тридцать, сто или более, бегут, не сгибаясь, за первым. Вот первый уже на бруствере. Пляшет огонек у конца его автомата. Исчез, упал, сраженный, или прыгнул в траншею. Все больше и больше наступающих перепрыгивают бруствер и исчезают в траншее. Там теперь окопный бой, рукопашный.
Смолкла артиллерия врага. Драпают. Редкими залпами стреляли наши дальнобойные батареи куда-то по тылам противника. Якименко отдал приказ батарее переправляться через реку, назначил место встречи, вышел из окопа. Ожил луг: из земли вышли люди, откуда-то из укрытия парные конные упряжки на галопах подъехали к пушкам, подцепили их и погнали вперед. Связисты одни сматывают телефонные провода, другие тянут вперед; наехало много подвод, с носилками побежали санитары. Якименко с Лошкаревым пошли вперед. Окопы, окопы, ходы сообщения, воронки. Убитые, раненые — много их. Санитары поднимали раненых, клали их на носилки, несли к подводам. Иные просили: «Братцы, потише!» Иные злобно ругались: «Гады, тише!» Иные умоляли: «Братцы, добейте!» Но санитары работали молча, как глухие и немые.
День подходил к концу. Батарея приехала к назначенному пункту, когда было уже темно: велика была очередь на переправе. Стало известно, что в атаку поднял пехоту наш Володя Радюкин. Якименко пытался его разыскать, чтобы, упросив командира полка, вернуть его в батарею. Но он, раненный, был отправлен в тыл.
За день боя были захвачены две линии обороны противника: рубеж, проходивший по деревне Юрковичи, и возвышенные поля-высоты южнее Юрковичей. Батарея заняла огневую позицию в поле, в оставленном фашистами окопе. Батарейцы лишь расширили в них площадки для минометов. Возвратились из разведки разведчики Михаил Кожевников и Алексей Косицын. Они доложили о позициях, занятых фашистами для обороны, о рубеже наших стрелковых батальонов. Комбат приказал мне идти на наблюдательный пункт. Я, Кожевников и Косицын пошли вперед. Мы шли по изрытому воронками полю. Вот она — огневая позиция немецкой минометной батареи. Земля в клочья изорвана взрывами снарядов и мин. Уцелел один блиндаж. Я спустился, посветил фонарем. Около двадцати солдат-пехотинцев спали вповалку мертвым сном. «Какая беспечность, — подумал я, — нет часового». Пошли дальше. Вот огневая позиция артиллерийской батареи. Нас окрикнул часовой. Мы назвали пропуск, подошли.
Просторный, с высоким бугром накатов блиндаж занял командир 1-го стрелкового батальона капитан Костин. Положив руки на снарядный ящик, а на них голову, он спал. Около головы горела сделанная из консервной банки коптилка. Около него на полу спало мертвецким сном с полсотни солдат. Перешагивая через спящих, а то и наступая на спины, я подошел к Костину и попытался его разбудить. Но сколько я ни тряс его за плечи, он не проснулся. Рядом с этим блиндажом оказался второй блиндаж, маленький, с одним накатом. Я решил занять этот блиндаж. Но у него дверь на запад. Снаряд может залететь через дверь в блиндаж. Я, Кожевников и Косицын принялись за работу: найденными на земле концами бревен и землей завалили входное отверстие двери и прорыли дверь с противоположной стороны. Протянувшие связь связисты Цыганов и Озеров также включились в работу. В окрестностях ни выстрела — стороны охраняют свои позиции секретами и боевыми охранениями.
Светало. На землю опустился густой туман. Ожил блиндаж комбата Кос¬тина: связисты протянули связь, связные снуют туда-сюда. По поверхности земли ходят солдаты, кто кричит: «Вторая рота!», кто: «Первая рота!» — ищут своих. Все жиже и жиже туман. По брустверу перед нашим блиндажом шел солдат и кричал, повторяя: «Третья рота!» Мелькнула огненная змейка, и солдат, дико закричав, упал за бруствер. В следующее мгновение трассирующая пуля пролетела над моей головой, и у входа в блиндаж Костина упал солдат. Стрелял снайпер. Вскоре совсем исчез туман. Перед нами, на возвышенности поля, метрах в четырехстах, мы увидели вражеские окопы. А мы, находясь в низине, были у немцев как на ладони. Ночью нельзя было разглядеть, и по карте ничего нельзя было определить.
Мы оказались в бедственном положении. Около девяти часов снова началось наше наступление. Жидко ударила наша артиллерия — то ли не успели батареи переправиться через реку, то ли они не были приведены в боевую готовность. Вышла из оставленных фашистами оков редкая цепь пехоты. Враг засел в заранее подготовленную линию обороны и легко отбил нашу атаку. Вернулись в окопы, ползком, немногие пехотинцы. Теперь фашисты повели обстрел окопов брезантными и шрапнельными снарядами. Они рвались в пятидесяти–шестидесяти метрах над землей, шрапнель и осколки доставали своих жертв и в окопах. Полк понес урон в живой силе и прекратил наступательные действия. Но ненадолго.
12 ноября дивизия всеми тремя полками повела наступление на насе¬ленный пункт Шерстин, что севернее на 3–4 километра деревни Юрковичи. На четвертый день наступательных боев противнику был навязан рукопашный бой в траншеях и на улицах Шерстина, и к концу дня 15 нояб¬ря Шерстин был занят. Противник предпринял мощные контратаки при массированных артналетах и налетах авиации, но не имел успеха и в ночь на 25 ноября начал отступать на северо-запад. Выпал снег на подмороженную землю, приличный слой. Армия перешла на зимнюю форму одежды. Воины сдали летнюю обувь, получили валенки, ватные брюки, телогрейки. Но через два дня сильной оттепелью снег согнало. Не простое дело вернуть армии летнюю обувь. И воинам пришлось теперь по грязи и лужам шлепать в валенках. Преследуя врага, полк по бездорожью совершил пятидесятикилометровый марш и к исходу дня 4 декабря вышел на рубеж Рассвет–Денисковичи. Далее за ними на карте обозначена синяя полоса — река Днепр. Атакой с марша сбить противника с занимаемых им позиций полку не удалось.
Было утро. Батарея, заняв огневую позицию в поле, готовилась к бою. Из тыла в сторону передовой ехала вереница легковых автомобилей. Они остановились за высоким бугром. От того бугра полем к нашей батарее рассредоточенно, с большими интервалами, шли военные. Первым шел высокий, красивый, одетый в куртку с желтым мехом генерал. Бобарыко скомандовал:
— Батарея, смирно! — Доложил по-уставному: — Батарея 120-миллиметровых минометов 918-го стрелкового полка 250-й стрелковой дивизии готовится к бою!
Генерал громко произнес:
— Здравствуйте, товарищи минометчики! — Спросил у Бобарыко о наличии на огневой боеприпасов, о настроении батарейцев, пожал Бобарыко руку. — Желаю успехов, товарищи! — сказал генерал и пошел дальше, в сторону деревни Денисковичи.
Следом прошли еще пять генералов, затем шли полковники, подполковники. Шедшего в хвосте капитана я спросил, кто генерал, что прошел первым.
— Ты что, не знаешь? Это же Рокоссовский.
Весь день был бой. Четыре наши атаки не принесли нам успеха. Наступили сумерки. Смолкла канонада. Я стоял, прижавшись к углу амбарчика на краю деревни. За полем, за низиной догорала деревня, за которую мы бились. Горели в огородах яблони. Видны были ивы, липы без сучьев и вершин. Над ничейной полосой носились трассирующие пули. Тоска и щемящая боль заполнили мою душу. «Все напрасно... Жертвы, человеческие муки, боеприпасы...» Вдруг крутанулась шапка на моей голове. Я снял, посмотрел. В левой части ее были входное и выходное отверстия от пули. Шальная. Полк в составе дивизии снова занял оборону, готовясь к наступательным боям через реку Днепр. Ночью и весь следующий день падал снег. Подул холодный ветер. Наступила зима. Потекли однообразные дни в обороне. Днем бывала абсолютная тишина. С наступлением темноты над немецкими окопами, как всегда, беспрерывно взвивались осветительные ракеты. Обе стороны обменивались пулеметными очередями, отдельными винтовочными выстрелами. Иногда слева или справа вспыхивала короткая, но яростная артиллерийская дуэль. Как жуки, ползая туда-сюда, затарахтят в черном небе наши самолеты У-2. Всю ночь ухали в тылу врага взрывы их бомб.
В один вечер с ничейной полосы над окрестностью полилась музыка. Четко и громко исполнялся вальс «На сопках Маньчжурии». С обеих сторон прекратилась стрельба. После вальса прозвучало танго. Моя душа наполнилась горючей тоской по дому, по родным, по мирной жизни. Я видел, как бойцы, отложив оружие, облокотясь на бруствер, клали головы на руки. Затем из динамика понеслось: «Ахтунг, ахтунг! Дойчен зольдатен унд дойчен официре!..» В речи рассказывалось о поражениях фашистских войск на фронтах, об их потерях, еще о чем-то многом. Такие информации стали повторяться каждый вечер. Иногда фашисты открывали яростный пулеметный огонь в сторону невидимого динамика. Тогда мы предполагали — в окоп пришел офицер. Иногда «Ахтунг, ахтунг!» неслось с неба. Самолет У-2 выключал двигатель, бесшумно планировал над немецкими окопами.
Наступил новый, 1944 год. Мы, командиры, в своем блиндаже выпили по сто грамм — проводили старый год, выпили еще по сто грамм — встретили Новый год и до утра тосковали, наперебой рассказывая о своей жизни до войны. Была вторая половина серого, пасмурного дня. Падал ленивый снежок. Мелкие пушистые снежинки то опускались медленно к земле, то медленно поднимались повыше и опять падали вниз. Через низину, за бугром стояла батарея 122-миллиметровых гаубиц. Стволы пушек и щиты обернуты белой тканью, станины засыпаны снегом. Взад-вперед по батарее ходил часовой. Тишина. И тоска. Опустились сумерки. Часовой Былинкин кричит с улицы: «Товарищи командиры, выйдите-ка!» Мы вышли. Из немецких окопов в небо устремились нити разноцветных трассирующих пуль, висели гирлянды разноцветных ракет. «Что это такое?» — спросили мы друг друга. Кто-то из собравшихся батарейцев пояснил, что немцы живут по старому исчислению, что они Новый год встречают на две недели позже нас. А был этот день 13 января. Якименко выругался. «Празднуют! Веселятся, гады, на нашей земле! Батарея, к бою!» Мы дали один за другим три залпа. Трижды прогремели взрывы наших мин. И тут же или спьяну, или салютуя, фашисты открыли огонь из всех орудий и минометов. Боевые порядки нашей пехоты заполыхали взрывами снарядов и мин. Одна за другой включались в дуэль наши батареи. Заухали соседние гаубицы. Минут двадцать гремела канонада. Фашистского фейерверка больше не было….